Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы]

— Ну, чего выстолбился у порога? Давай к столу! — Дмитриев ногой выдвинул табуретку. — Садись, садись, нечего потолок подпирать!

Орлов с удовольствием съел тарелку супу, накинулся на картошку.

— Ешь, ешь, — кивал Дмитриев. — Тебе расти надо. Скоро руководящие кадры станут по росту подбирать: как два метра — так директор, а если два с лишним — начальник управления.

Орлов всегда страдал, если смеялись над его высоким ростом, сносил это только от друзей, веря в их беззлобье.

— Ты тоже нажимай. Это что — лук? Лук ешь — фитонциды, они сейчас тебе крайне необходимы.

— Это почему же сейчас? — прищурился Дмитриев.

— А потому, что сейчас уже ничто тебе не поможет, разве что фитонциды! — Орлов стукнул вилкой о стол. — Бяка твое дело, Коля, хоть я и не знаю пока подробностей.

— А не знаешь — не суди!

— Воистину: не судите, да не судимы будете… Ну, ладно, мне надо домой пробираться…

— Вот ключи! — Дмитриев протянул ключи от машины. — А может, чаю?

— Нет. Сижу как на иголках. Завтра надо бурты вскрывать, картошку грузить и возить сюда, к вам, а уж послезавтра заберу те скирды. У меня, брат Коля, дел невпроворот, не то что у иных: язык убрал — и рабочее место чисто! — Орлов хохотнул настороженно — не обиделся ли приятель? — и уже с участием спросил. — А у тебя по партийной линии все нормально? А? Чего насупился?

— Всего будет… — уклончиво, но так же, как утром шофер о дороге, сказал осторожно о своем деле. — Вот сейчас обязательно надо в Бугры, там неприятность…

— Что такое? — Орлов выждал после вопроса секунду-другую, но почувствовал, что не настроен Дмитриев говорить, предложил. — Давай подброшу! Четыре километра по пути, а там — еще четыре. Идем!

Он не притворил за собой дверь, и Дмитриев заторопился: крикнул жене, что уезжает, накинул куртку, прислюнил на макушке хохолок и устремился за Орловым. Не ехать с ним не было никаких причин, а пешком топать — хватит и в обратную сторону.

Орлов стоял у машины и легонько покачивал головой.

— А настроено-то, а настроено-то у Державы! Дворы новым шифером перекрыл! А там чего?

— Новый гараж, — буркнул Дмитриев.

— А там что — новоселье?

— Да. Кажется, кто-то опять приехал.

У длинного двухэтажного дома стояла под разгрузкой мебели машина. Двое взрослых, дети и шофер торопливо, как сено перед грозой, таскали под крышу узлы, кровати, матрасы, стулья, а из окошек неподвижно, по-кошачьи, смотрели будущие соседи — кого-то бог дал…

— Это и есть новый дом? — спросил Орлов уже в машине.

— Не-ет. Новый дом у Державы, что неосвященный храм, — никому туда хода нет. Экономист…

— Экономист, — в тон отозвался Орлов и серьезно добавил — Да, кажется, и неплохой экономист, хотя и комбинатор. В этом-то, брат, его сила и есть. Это, Коля, его броня.

Уже оборвалась силикатная рябь совхозных домов, подъехали к перекрестку, и Орлов закончил мысль, притормозив:

— Не знаю, что ты там против Державы приготовил, только чует мое сердце, что не пробить тебе эту броню. Ты подумай, пока, может, не поздно, ведь лбом стены не прошибешь — не нами сказано…

Дмитриев молчал.

— Я где-то понимаю тебя, — продолжал Орлов, как бы в раздумье подбирая слова и не переезжая перекрестка, — понимаю твой запал, но насколько он… объективен, что ли? Может, тут только личные… Держава — не мед, с ним не сработался даже такой закаленный человек, как Семенов, но тебе ли…

— Семенова он убрал.

— Как убрал?

— Выжил. За короткий срок выискал огрехи в выбраковке скота, понаписал выговоров, а рабочком поддержал, естественно. Мне трудно было что-то возразить, поскольку Семенов и не обращался, и вообще странно себя вел.

— Зачем ему лишаться такого специалиста? Не понимаю…

— А я понимаю, Андрей, понимаю. Для меня ясна вся логика его поступков, а вот удастся ли мне убедительно доказать это — не знаю. Ну, что мы стоим?

Орлов мягко включил скорость, но, прежде чем пересечь перекресток, внимательно посмотрел влево и вправо по главной дороге. С горы пылил цементом самосвал, и Орлов, пережидая его, сказал со вздохом:

— Потеряешь ты башку, Коля!

— Все мы не вечны, так лучше уж рискнуть по делу, чем вот так, как эти утром! — Дмитриев кивнул в кювет, на опрокинутую машину.

На лесной дороге дышалось легче. И хотя под колесами не было асфальта и потрясывало на крупной «гребенке», но голубизна неба над просекой, густая зелень весенней хвои, сероватая зернь осевших, усыпанных сучьями и хвоей куцых сугробов, пестрота проталин и особенно огненная дробь садившегося за лесом солнца, бившего по глазам из-за сотен тонких прямых стволов молодого сосняка, — все это, плывшее навстречу и мелькавшее слева и справа, напоминало приятелям о весне, о ее заботах, но в то же время бодрило и радовало.

— Вон твои скирды! — весело кивнул Дмитриев налево.

Перелесок у обочины похудел, сузился, и слева, за белоствольным пересветом опушкового березняка, сначала лишь угадывался, а через полминуты накатил на глаза и вольно разлился до дальнего перелеска простор лесного поля. Овинной громадой затучнела сначала одна скирда, потом, будто выдвинулась из первой, черная хребтина другой, и, пока не миновала их машина, все наплывали на ветровое стекло, все выкручивались, подставляя заматеревшие за зиму серые бока под жадный взор Орлова.

— Тонн сорок — не меньше! — стрельнул он глазом на Дмитриева, а когда тот кивнул, улыбнулся — А я нынче вашему «Светлановскому» вмажу!

— Нынче едва ли, Андрей, но дело идет к этому…

— И нынче вмажу: у меня не так уж мало кормов, это я для страховки, да и сочных кормов у меня еще прилично осталось. Даже морковь есть! Если удои продержу на уровне прошлого месяца — обгоню «Светлановский».

Он заржал оглушительно, дико, до сладкой боли в молодых сильных легких, выплескивая из себя колючий шлак волнений и усталости за сегодняшний день. Дмитриев посмотрел на бело-розовую улыбку его, и, вместо того чтобы улыбнуться — как это и должно было бы быть, — он оцепенел в какой-то мечтательной задумчивости, вспомнив сестру Орлова, молодую учительницу начальных классов. «Красивая, здоровая, только ростом высоковата… А впрочем, о чем я!..»

Орлов иначе истолковал молчание приятеля и тотчас умолк, сморгнув слезы смеха, слегка устыдившись его. За полкилометра от Бугров он притормозил. Старушонка, остановившая машину, так и шла на высунувшегося Орлова с поднятым в руке топором, которым она сигналила.

— Бросай оружие, бабка! Садись!

— Садись, Анна Поликарповна! — Дмитриев открыл дверцу с левой стороны. — Давай топор-то под ноги. Вот так!

— А вязанка? — спросил Орлов. — Она в машину не войдет.

Вязанка дров — в два обхвата — лежала на самой обочине.

— И не надо! Сема Хворин поедет, молоковоз наш, он и заберет. Там у него дужка у бочки есть, — привяжет и привезет. Он мне этак завсё возит. Привезет и кинет через забор — вот и дрова!

— Та-ак… Значит, разделение труда? Понятно… Коля, прихлопни у нее дверцу! — И уже снова к старухе: — А чего ты по палке собираешь? Нарубила бы не торопясь и привезла на тракторе, а так одна ходьба пустая. А может, сил нет рубить? А?

— Силы есть еще, трактора нету!

— Трактора в «Светлановском» есть! — возразил Орлов, разговорившись.

— Не по нашему карману, милой! Вон спроси у начальства, вот хошь у Николая Ивановича, — кивнула она в сторону Дмитриева, — сколько директор за трактор берет.

— Сколько?

— По семи с лишком рублей за один воз, да трактористу на вино надо дать три с полтиной, вот дровца-то у нас ныне в Буграх и стали золотые. Да еще и трактор-то не скоро выпишешь. Надо за девять километров в контору соскребать, там бумажку выходить, денежки отдать — да мало ли хлопот!

Орлов замолчал, потом осторожно повел бровью на Дмитриева, спросил вполголоса:

— Что это у вас за цены для своих пенсионерок?

— Бобриковские расценки.

— Но ведь лес рядом. Трактор проработает не более получаса да простоит полчаса — вот и весь счет. Тут бы трешки в кассу хватило, чего же обдирать своих-то? Экономист…

— Экономист… Ныне шефствующий завод исчерпал человеко-дни, а картошка в поле осталась. Он ко мне: подымай, парторг, народ на уборку. Я к ним, к пенсионеркам, — качнул головой в сторону старушки, — а они все, как одна, заболели.

— Не болели мы, в час сказать, Николай Иванович, не пошли мы, да и все. Обида подкатила на директора: почто нас, пенсионерок, заклевал? Почто?

Ей никто не ответил, а где-то через минуту-другую Орлов спросил, возвращаясь мысленно назад:

— А что это я хутора не видел сейчас? Должен был показаться за скирдами соломы, а ничего не было видно.

— Сожгли хутор. Не стало и хутора, — ответила старушонка.